Французский период в жизни нашего театра кукол – это определение уже не нуждается в острожном ограждении кавычками. Он французский и есть: Ролан Боннин принес в театр и галльские темы, и галльский почерк. И если предыдущий спектакль Ролана Боннина «Собака по имени Пёс» погружал зрителя во Францию 1970-х, знакомую всем по фильмам, то нынешний экскурс – в страну, гораздо менее знакомую. Во Францию 17-го века, в эпоху Людовика XIV. Где, собственно говоря, обитал и сам Мольер, и персонажи его комедии «Мнимый больной».

Для современного россиянина Жан Батист Мольер – это такое имя-блик. Его пьесы смотрят в своих книжных буднях персонажи Дюма и супругов Голон. Но каковы сами его комедии – это оставалось за рамками повествования. Для советских читателей такой же чарующей абстракцией были устрицы, поедаемые героями Толстого или Тургенева. С той поры осведомленность о форме и вкусе устриц у граждан стала гораздо больше. А вот Жан Батист Мольер – он, как и прежде, блик, отсвет, смутный абрис. В школе Мольера не проходят, а для самостоятельного чтения он не особенно удобен. Пьесы вообще читать непросто. Тем более, пьесы большие и витиеватые, как фасад эпохи барокко.

Между тем, в самой Франции эти пьесы – отнюдь не тексты-памятники, а вполне себе бодрая классика. Посмотреть на Мольера практически глазами самих французов – довольно заманчивый эксперимент.
Пьеса эта – вообще практически эталонный продукт своей эпохи. Начиная с названия. В середине 17-го века в репертуаре каждого театра обязательно имелось что-нибудь мнимое – «Мнимая пастушка», «Мнимый чародей», «Мнимый калиф», «Мнимый соблазнитель» и т.д., и т.п. Настоящая эпидемия мнимости.

Иллюзорно величественная, пышная эпоха французского барокко, где под слоем сусального золота часто крылись папье-маше и гипс, словно иронизировала сама над собой, застенчиво похихикивая в ладошку. Да, мол, я такая, монументальная. Но если что, то очень даже могу отчебучить искристое о-ля-ля. Мнимость какую-нибудь. Так что, не стойте близко, на всякий случай...
Потому совсем не удивительно, что и у обывателей тех времен мировосприятие было скользяще-шаткое, иллюзорное, как обстановка вокруг. Главный герой «Мнимого больного», буржуа Арган именно в таком тонусе и живёт. Ипохондрия – его постоянное настроение. А ипохондрик, готовый в каждом своем чихе увидеть симптомы смертельной болезни, настоящая находка для любого алчного доктора. При доме Аргана тоже числится такой увлеченный медик – семейный врач Пургон

Мольер своих персонажей нарекал сообразно тогдашней моде на говорящие имена. Фамилия болезного обывателя – это среднее между словами «аржан» (фр. «серебро, деньги») и «o'рган», а смысл фамилии «Пургон» и так понятен. Кстати, тема пургена и клистирных помп в пьесе сквозная. Клистир – это такой прадед клизмы из дорезиновой эпохи, похожий больше на шприц с затупленным концом и без иглы. Современников Мольера появление клистира в составе театрального реквизита повергало в смеховой восторг – по своим юмористическим приоритетам взрослые французы 17-го века были ближе всего к нынешним второклассникам. И шутки с участием этого мед-инвентаря заходили на ура.

Впрочем, тогда клистир и правда числился универсальным лечебным инструментом. Остальное лечили пиявками или кровопусканием. С таким экономным лечебным арсеналом результативность медицины была не очень высока, зато доход ритуальных сервисов радовал стабильностью. В путешествие по световому тоннелю месье Арган не очень рвется, потому упоённо лечится под присмотром профессора Пургона. Это вечное лечение, бродящее по кругу словно прованский мельничный ослик от одного диагноза к другому, завораживает и самого Аргана (как любая карусель), зато для его домочадцев выглядит вязким кошмаром, этаким днём сурка эпохи барокко.

Собственно, вся череда гэгов и комических диалогов – это и есть борьба вменяемых людей с ипохондриком, намеревающимся залечиться насмерть. За силы разума тут – служанка Туанета (простонародная телесная бодрость и здравомыслие) и дочка Аргана Анжелика (естественное подростковое жизнелюбие), за уютно-удушливый сумрак – старательный доктор и молодая Арганова жена Белина. Довольно отчетливо стремящаяся стать вдовой, ибо 25 тысяч франков золотом на дороге не валяются, а ей ещё жить да жить.

Перенося «Мнимого больного» на подмостки кукольного театра, Ролан Боннин заметно уплотнил текст-оригинал. Например, в корзину пошла лирическая линия Анжелики и праведного юноши Клеанта. Для старинного театра масок пара влюбленных была канонически нужна в любой пьесе. Но конкретно здесь она никаких красок не добавляла. Потому юный Клеант исчез из сюжета даже не появившись. Исчезли и вставные интермедии – в театре времен Мольера они делали пьесу развлечением на целый день. Тогда против такого никто не возражал, ибо выбор зрелищ был небогат – театр, бродячий цирк да казнь на главной площади – вот и весь шоу-биз. А в нынешнем ускорившемся мире Мольер в его исходном хронометраже - зрелище неподъемное. Кукольный театр – это, наверное, оптимальная предметная среда для такой пьесы.

Условность и гротеск кукольного мира уравновешивают громоздкую наивность. К тому же, специфические сценические техники кукольного театра идеальны для таких материй, как сон и бред. Горячечные сны и галлюцинации мсье Аргана, вызванные набодяженными горе-лекарствами, в кукольной трактовке – очень забористое зрелище. Наконец, отдельная пасхалочка – сама предметная среда. У персонажей нет собственных, кукольных конечностей (вместо них – руки актеров), потому в состоянии покоя их тушки очень напоминают медицинские грелки. Внешность главного героя очень похожа на гротескных человечков, которых лепил из воска Жак Калло, старший современник Мольера в часы, свободные от рисования и гравирования офортов. А сам особняк, служащий единым местом действия – ни что иное, как старинный аптекарский шкаф, заставленный склянками и увешанный связками лаванды. Его детальная «финтифлюшечность» и яркая роспись договаривают то, что непосильно для скупой анатомии кукол – пряный, зыбкий, тревожно-переменчивый флёр барокко. А еще эта прививка от ипохондрии весьма аппетитно смотрится именно сейчас – в мире, уставшем от covid'а.